ВЕРА ШПАК: «НЕ КАЖДЫЙ МУЖЧИНА ПОЙМЕТ МОЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ»

- Знаете, такое состояние язык не поворачивается называть усталостью. Я бы даже сказала, что это большой актерский грех — жаловаться на то, что много работы. Большая радость — быть востребованной актрисой, несмотря на сон в самолетах, долгие разлуки с близкими, усталость… Мне кажется, это приятная и полезная усталость. Она учит нас больше внимания уделять своему здоровью, образу жизни, правильному питанию, режиму. Это нужно для того, чтобы просто хватало сил. В этом и есть кайф, когда много работы. Когда учишься успевать везде, и везде делать работу качественно. Это интересно.

- Вы говорите о здоровье, образе жизни, правильном питании, режиме, а, кстати, что с так называемом, «кинокормом» — едой, которую предлагают актерам на съемочной площадке?

- Бывают разные периоды. Я считаю, пока актер ест киноеду, его очень сложно выбить из седла (смеется). Пока мы питаемся «кинокормом», нам сложно когда-нибудь и где-нибудь отравиться или слечь с желудочными проблемами. Эта актерская еда, которая закаляет (смеется). Бывает, случаются моменты, когда можно что-то готовить и возить с собой. Но это, скорее всего, из жанра фантастики. Обычно ты едешь на площадку и ешь то, что там дают всем. Тьфу-тьф-тьфу, стучу по дереву. Просто мне обычно везет с компаниями. Я не помню таких проектов, когда невозможно было есть на площадке.



- Чего больше боитесь, что режиссер предложит похудеть, поправиться или раздеться перед камерой?

- Зависит от режиссера. Если ты работаешь в компании людей, которым доверяешь, то ничего не страшно (смеется). Но похудеть и поправиться — это разные вещи. Я бы больше переживала, если бы меня попросили поправиться, потому что потом из этого сложнее выходить. Но, как мне кажется, в душе все актеры мечтают о таких ярких переменах. Когда тебе предлагают такое, это значит, что у проекта есть возможность дать тебе время подготовиться к роли. Поработать над образом. Это круто, когда ты за год/полгода до начала съемок начинаешь серьезно идти к какой-то цели. Складываешь вместе с режиссером в уме пазл образа твоей героини. И ради этого меняешь свою внешность. Просто сейчас в кино не очень часто так делают. Быстро снимают, быстро готовятся или берут актера, который полностью подходит под роль. А что-то искать, мне кажется, это всегда здорово. А про раздевание… Почему нет, когда это украсит кино, а ты молодая и красивая. Просто, когда играют сцену страсти, и прикрываются простынкой… Это всегда вызывает улыбку… Я в этом плане, конечно, за естественность и красоту (смеется). Кстати, в «Черной кошке» у меня есть сцена, где я в нижнем белье. Хотя в принципе планировалось, что я буду в халате. Наши прекрасные художники по костюму нашли набор нижнего белья того времени. Белье не очень откровенное, но все равно, это нижнее белье. Мне предложили, я согласилась… получилось, как мне кажется, очень красиво (смеется). Сцена, где мы с Гелой Месхи ночью на кухне.

- А существуют ли для вас какие-нибудь запреты на тот или иной образ, персонажа, режиссера, партнера на что вы никогда не пойдете на площадке, даже из-за больших денег?

- Кого бы я отказалась сыграть, например? Вот не знаю. Пока, слава Богу, мне не предлагали таких проектов, по поводу которых я бы сказала: «Ну нет, ребята, это полный бред! Плывите вы сами в своей лодке!» Мне встречаются истории, которые греют мою душу. Бывает, тебе предлагают сыграть отрицательного персонажа… Год назад я сыграла, например, психопатку, человека больного, с диагнозом медицинским. Моя героиня совершала жуткие вещи. Я подробно изучала вопрос «психопатии», читала книги по психологии, обсуждала с режиссером, почему, где, когда у нее это началось. Почему она мстит и так поступает. Что она чувствует. С такой интересной историей, мне кажется, можно столкнуться только тогда, когда ты играешь отрицательного персонажа. А так, я верю в то, что искусство должно нести и приносить что-то хорошее, светлое. Провоцировать людей на то, чтоб они покопались в себе, нашли что-то хорошее, увидели то хорошее вокруг, что мы не видим. Я понимаю, что насилие в кино неизбежно, но лично для меня неприятны сюжеты, когда мучают детей, стариков. Я считаю, что об этом говорить в кино и театре лишнее. Зачем? Лучше говорить о более светлом и добром.

- В таком случае, что для вас первично: сценарий, режиссер, который его воплощает в жизнь или партнеры, которые помогают вам в этом?

- Кино — это командная игра. А что первично? Первым к тебе попадает сценарий (улыбается). Потом ты узнаешь фамилию режиссера и только затем знакомишься с партнерами. Обычно лесенка такая. Важно всё. Без хорошего и крепкого сценария сложно снять хорошее кино. Без хорошего режиссера сложно снять хорошее кино. Без хорошего партнера, будет невозможно хорошее кино (смеется). В хороших историях всё сходится. Конечно, есть режиссёры, с которыми я бы хотела поработать, а есть такие, с которыми не очень хотелось бы, есть фамилии которых боишься и думаешь: «Да нет, не буду мучиться сама и его мучить» (смеется). Со сценарием, бывает, случаются метаморфозы. Читаешь одну историю, а в процессе общаешься со сценаристом, режиссером, что-то находите вместе, дополняете. Недавно смотрела прямой эфир с Ильёй Тилькиным, очень хорошим сценаристом, так он рассказывал, что всегда, когда запускается проект, он открыт к общению. Ему может позвонить актер, например, приехать к нему домой, разобраться во всех сценарных вопросах. По мне, так это идеальный вариант, когда актер имеет доступ к сценаристу. И не в смысле править и переписывать, а в смысле того, что человек, который придумал и выстроил картинку, поможет тебе разобраться в том, что скрыто между слов. Ну и партнер, это безусловно очень важно. Правда, бывают истории, когда на площадке между партнерами нет любви и взаимопонимания. Но дружба дружбой, а служба службой. Когда люди профессионалы, они могут сыграть при любых обстоятельствах. Это придает даже новые интересные окраски.

- Вы как-то давным-давно считали, что артист — это не профессия…

- Это была ошибочная формулировка. Я поняла это, когда отучилась три года в иньязе и поступала в театральный. У меня мама медик. И на первом курсе, я помню, она мне сказала: «Я думала, что тяжелее меда нет ничего. Но то, в каком режиме вы учитесь… мне кажется, даже в армии легче». И это правда. В плане трудозатрат — это больше, чем профессия. Это жизнь. Как бы пафосно это не звучало. Здесь нет такого, что я пошла утром трудиться актером. Захожу в театр и начинаю работать. Нет, актер, это человек, который постоянно наблюдает, думает, всё время в движении, в поиске. Мы же готовимся к роли не только во время репетиций. Как только ты получаешь материал, сразу начинаешь думать, начинаешь выписывать своего персонажа. Искать ответы на те или иные его действия, поступки, почему он повел себя так, а не иначе. И это происходит круглосуточно. Это работа, которая идет постоянно и перетекает в жизнь. Очень сложно какую-то границу обозначить между — вот здесь я работаю, а здесь я живу.



- Не по заводскому гудку?

- Да-да. Получается, что ты постоянно в процессе. Ты всегда наблюдаешь, этому нас учат в институте. Раздел в актерском мастерстве — наблюдение. Ты учишься перенимать у людей их манеру говорить, двигаться, интонации, реакции… И это происходит постоянно. Всегда за кем-то следишь, в том числе и за собой. Ударился, расплакался, а сам думаешь, как так сыграть эту реакцию в кино или на сцене. Артист — это диагноз.

- Вы учились в инязе и бросили его. Когда поняли, что не зря так поступили, не зря выбрали иное?

- Сразу же, как только прошла первый тур в школу-студию МХАТ. Я училась в Минском Государственном Лингвистическом Университете полтора года. В своем родном городе. Затем перевелась в Санкт-Петербург. Там отучилась еще полтора года. И где-то в середине третьего курса я для себя очень четко поняла, что иду не той дорогой. Это не то, чем я хочу заниматься всю жизнь, и чему я буду радоваться. Еще в детстве я хотела петь. Ходила в театральную студию. Но есть такое заблуждение, когда говорят, что артист — это не профессия. Что надо получить основную. А потом уже заниматься этим «творчеством». Мы с мамой вместе решили, что надо вначале поучить языки, а дальше уже думать. Я пожила три года в этой среде. Поняла, что могу учить детей, могу быть переводчиком, но это не то, чего хочется. Это не то, к чему душа стремится. И тогда я осознала, что если не попробую в 20 лет, не рискну и не сделаю это, то шансов больше может и не быть. И как только я попала в эту среду (там же долгий процесс, ты с мая начинаешь ездить, проходить туры в разных заведениях, поступают сразу везде: ГИТИС, Щука, Щепка, МХАТ, ВГИК, такая известная пятерочка), я сразу поняла — это мое, это то, чем хочется заниматься всю жизнь. И к концу поступления, было острое ощущение, что надо поступить, иначе не знаю как жить.

- И все случилось как у Золушки, обучение пошло как по маслу?

- Тяжелые времена бывают у всех. Мне сложно было учиться, потому что пришла не из театрального мира. Я вообще не понимала, что происходит. Что нужно делать… Первые два года у меня были сложные. Очень много вопросов к себе и борьбы со своими комплексами… А первая большая победа у меня случилась, когда к нам пришел Алексей Геннадьевич Гуськов делать дипломный спектакль «Трамвай 'Желание» по пьесе Теннесси Уильямса. Я играла там Стеллу. И когда мы выпустили этот спектакль, я для себя поняла, что все будет хорошо: «Ты можешь, ты делаешь, ты получаешь удовольствие». Это была первая моя ступень после поступления, когда я почувствовала крепкую почву под ногами. И я безумно благодарна Алексею Геннадьевичу. Константин Аркадьевич Райкин, мой мастер курса, человек, который взял меня к себе, я рада, что училась именно у него. Мы одной крови — неспокойной, болеющей за театр. А Гуськов — как крестный папа. Который пришел и дал веру в себя.



- А Фокин, а Безруков?

- С Фокиным не то чтобы не сложилось, я безумно ему благодарна за то, что он взял меня в театр после школы студии МХАТ. Я безумно благодарна году работы у него в Александринском Театре. С шикарной труппой. До сих пор у меня много друзей из этого театра, близких мне по духу. Это был важный год для моего становления. Возможность прикоснуться к этой истории, к этим людям, традициям. В Александринке свой особый запах, так не пахнет ни один театр. Это история на всю жизнь. Но я просто поняла, что хочу жить в Москве, а не в Питере. Это разные атмосферы, это разный ритм жизни. Мне было сложно после Школы-студии МХАТ, после Райкина, после очень активной жизни переехать в Питер, а там все так спокойненько (смеется). Никуда не надо бежать, беспокоиться. В Питере это есть, там другой ритм, другие люди. Если москвичи всегда бегут, и это нормально, то Петербург идет, плавно прогуливается. Но мне все же ближе бег. Если сравнивать. И я подумала, что не готова долго сидеть и ждать. Хотелось в это важное время после окончания института развиваться, знакомиться, заявлять о себе. В Питере я была ограничена в возможностях, было просто нужно ехать в Москву для этого. Я так для себя решила. И уже готова была переезжать, когда у меня возник проект «Временно недоступен» с Сергеем Витальевичем Безруковым. Мы отработали проект, потом он предложил мне идти работать в Московский Губернский Театр, он уже год как им руководил. Я посмотрела со стороны, как он относится к профессии, к актёрам, которые работают у него, и пошла.



У нас многие снимались в фильме из труппы МГТ. Для меня это было большим показателем. Особенно после Александринки. Где иерархия, где подойти напрямую к Фокину и поговорить, это нереально. Надо записываться. Подходы разные. В МГТ иначе. Ты можешь в любой момент пообщаться с худруком, что-то предложить. У нас ребята спектакль поставили, например. Пришли с идеей, предложили Безрукову и сделали. Здесь другое общение, другая позиция худрука. Сергей Витальевич считает, что актерам надо сниматься. В Питере относились к этому негативно. А Сергей Витальевич говорит: «Утвердили? Вперед! Снимайся!» Мы же знаем свое театральное расписание наперед, чтобы под него планировать съемочные дни. А дальше все возможно разрулить. У меня, бывало, когда из одного города едешь в другой, затем в третий, потом возвращаешься в первый, а на следующий день едешь во второй. Сейчас все передвигаются быстро, можно все устроить и договориться. В этом плане перед своим художественным руководителем я снимаю шляпу. Я благодарна ему за то, что он делает. Что дает возможность актерам сниматься. Что он сам всегда в своих проектах рекламирует нашу труппу, наших актеров, зовет важных людей на наши спектакли. Ну, и, конечно, ставит интересные спектакли, даёт хорошие яркие роли, привлекает к постановкам интересных режиссёров. Я когда пришла в театр, а работаю я в нем уже шестой год, поняла, что это то место, где я хочу быть. Где я хочу задержаться надолго, тьфу, тьфу, тьфу (смеется и стучит по дереву). Прекрасный театр, труппа с безумно талантливыми ребятами. С ними хочется не просто работать, а построить дом и заселиться туда всем вместе в соседние квартиры. Чтобы можно было помимо работы еще жить и дружить. Вот такая у нас труппа.





- Ой! На этот вопрос нет универсального ответа. У каждого своя история. Я думаю, что это должен быть человек, который понимает тот самый актерский мир, в котором мы обитаем. Мы, например, часто работаем в выходные, в самые большие праздники, у нас бывают ночные смены, гастроли, бывает, приходя с работы, садимся и начинаем думать дальше над ролью. Что-то искать. Уходить от людей. Замыкаться в себе. Или читать какие-нибудь книги, смотреть странные фильмы для работы над чем-то. Ходить в парк, наблюдать за людьми. Неподготовленный человек вряд ли сможет принять такой образ жизни своей избранницы или избранника. Ему будет сложно все это объяснить, например, как можно работать 31 декабря. Почему мы летом не можем поехать отдохнуть. А потому что летом съемки, а зимой елки (смеется). Получается, что мы все время на качелях. В общем, точного описания спутника у меня нет. Это должен быть любящий человек, который все принимает и понимает. Мне повезло, рядом со мной такой мужчина. Он уважает и любит то, чем я занимаюсь.

- По поводу карантина: вы же сейчас в Минске, где с этим все нормально в том смысле, что никто не сидит дома. Съемки там тоже проходят?

- Нет. В Минске тоже все стоит. Тут много снимается при российском участии. В России все кинопроизводство остановлено и границы закрыты. Тут тоже тишина. Тут нет карантина как такового. Но болезнь, конечно, тоже есть. Здесь чувствуется по людям, по бизнесу, по публичным местам, что происходит что-то нехорошее. Кто-то носит маски, кто-то не носит. Кто мог, перешел на удаленную работу. Кто-то взял отпуск. Все тоже самое, просто официально не принимают таких серьёзных мер, как в России. А проблемы те же.

- Никак не могу не задать этот вопрос. Скажите, а ваша фамилия как-то связана с фамилией обворованного стоматолога Антона Шпака из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»?

- Это самый любимый мой фильм, цитаты из которого я знала наизусть, еще до того, как я его посмотрела (смеется). Моя фамилия Шпак переводится с белорусского языка как скворец. Все очень просто. Обычная белорусская фамилия.

- Но в фильме она была совсем не белорусская.

- Ну да (смеется). Кстати, мама у меня стоматолог. Так что, видите, все пересекается.

Материал на сайте издания