Байопик

Ирина Кравченко, STORY, № 7-8 июль-август 2017



 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Биографическая картина», «фильм-биография», как расшифровывается и переводится английское сокращение «байопик», востребована сегодня у зрителя едва ли не больше других кино- и театральных жанров. Почему?

Анна Ахматова, как вспоминают, говорила: для неё на свете интересны две вещи – сплетня и метафизика. Поэт выразил то, что питает каждого смертного: любопытство к сиюминутному – и вечному. Оттого с незапамятных времён процветает жанр биографии, как раз соединивший рассказ из повседневности и неподвластное времени, которое «тлена убежит». Театр давным-давно, ещё во времена античности, обратился к историям жизни: древнегреческие трагедии в большинстве своём биографии, пусть обычно и вымышленных героев, в ту пору правду и миф не различали. Спустя столетия другое массовое искусство, кинематограф, вплотную занялось биографиями в картинках.

Считается, что открыл байопик сто с лишним лет назад, на рубеже веков, Жорж Мельес, влюбившийся в только-только возникшее кино после того, как побывал на одном из премьерных сеансов соотечественников – братьев Люмьер. Он, кстати, пожелал купить у них камеру-проектор, но братья отказали, будучи уверенными, что скоро забава людям надоест, а потому надо, избегая конкуренции, по-быстрому стричь купюры. Мельес приобрёл аппарат у англичан и пошёл делать то, что потом назвали короткометражками, а тогда только их и снимали. Француз и стал создателем первых байопиков.
Так кинематограф обнаружил золотую жилу и пошёл разрабатывать её вовсю. Вскоре выяснилось, что публике всё равно, про кого смотреть – хоть про современника, хоть про фараона. Человек из незапамятных времён даже интереснее, поскольку в данном случае у автора больше простора для фантазии и зрителю увлекательнее. В Голливуде вообще быстро сообразили, что байопик – золото, во всех смыслах, и принялись развивать целое направление, а именно фильм-пеплум: роскошные экранные постановки из жизни античных и библейских персонажей.

Зрелищность, убедительность в «повествовании» об известном человеке – великое дело, под этим соусом зрителю можно подать любую идею, особенно когда он готов делать с кого-то жизнь. Достаточно вспомнить картины Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» и «Иван Грозный», которые Эйзенштейн снимал под верховным руководством. Но старался, например, показать своего царя живым и противоречивым, в итоге вторая серия вызвала гнев новых опричников, выпустивших отдельное постановление о фильме и сравнивших получившегося у режиссёра и Николая Черкасова самодержца со «слабохарактерным» Гамлетом.

Однако всякая историческая личность по натуре сложна, особенно художник, и кинематограф постепенно открыл для себя, что психологические лабиринты того, кто творит искусство, – сюжет не хуже шекспировского. Фёдор Достоевский, Лев Толстой, Сергей Есенин или Владимир Высоцкий здесь идеальные протагонисты. Внутренняя жизнь богатая, фактическая тоже, и документальных свидетельств достаточно. Единственное, что действительность, которая лежит в основе таких картин, диктует своё непреложное правило: не наври. Существует тонюсенькая нить, которую вообще-то в любом байопике, даже фантастическом, нельзя выпустить из руки, и это – логика реального характера. Можно домыслить то, о чём сведения до нас не дошли, но пойти против правды нельзя, и не потому, что после выхода картины станут уличать в подтасовке фактов. Байопик должен быть сделан так, чтобы незнатоки, а их подавляющее большинство, поверили, а это трудно: зритель, может, чьей-то биографии совсем не знает, но чувствует, где его надувают. Каждая состоявшаяся жизнь, – а у художника, учёного или императора она такова, – выстроена идеально, сколько бы крутых горок в ней ни было. Там нет не продуманного, причём не самим человеком, берите выше. Поэтому, честно говоря, нелёгкая это задача – постигать замысел, который происхождения вовсе не земного.

Один из тех, кто берётся за такую работу, — актёр и режиссёр Сергей Безруков, снявшийся в роли и Пушкина, и Есенина, и Высоцкого.

Когда артистов спрашивают об их жизни, они нередко отвечают: «Смотрите меня в фильмах и спектаклях – там всё сказано». Писатели: «Читайте мои книги». Композитор напомнит, чтобы слушали его музыку, оттуда, видимо, станет понятным, как он, например, влюбился в свою будущую жену. А жизненные подробности важны, но вот для чего? Готовя спектакль «Высоцкий. Рождение легенды» в Московском Губернском театре, что такого вы узнали, погрузившись в биографию поэта и актёра, чего не раскрыли бы вам его песни и роли?

– Жизнь гения позволяет понять природу его творчества. В самом деле, его биография – мощный источник вдохновения. У Высоцкого это стихи, которые он читал в детстве, стоя на табуретке. Мама объявляла: «Народный артист Советского Союза Владимир Высоцкий!», — он читал, а после выступления, не слезая с табуретки, по маминой подсказке, раскланиваясь. Причём читал, не выговаривая «л» и «р» – буквы, которые потом только он и умел петь. Это и проводы отца на фронт, когда сын обернулся, а папа уже машет ему из окна отходящего поезда. Это послевоенное детство, коммунальная жизнь… И так далее, много фактов. Но реальность переплетена у нас с мифами и легендами, потому что они тоже стали реальностью. В советские времена думали – Высоцкий и воевал, и в тюрьме сидел, поскольку он так передавал ощущения фронтовиков, заключенных, людей самых разных профессий, что всем верилось: он тоже прошел через все это, он – свой. Убери мифы – и получится ложь, правы были древние греки. Потому у нас в названии спектакля стоит слово «легенда», и слово «рождение» тоже: нам интересно, как она возникла.

Но миф, складывающийся в результате живого процесса – стремления как можно лучше узнать человека, который от большинства далеко, почему публика и включает воображение, так вот миф может подменяться идеализацией, чем-то насильственным. Автор книги или режиссёр фильма нарисовал себе некую схему, пусть даже стройную, и старается всё в неё уложить, не понять жизнь другого, не постичь её закономерности, но выстроить заново. Большинство байопиков и биографических книг сегодня делается именно так: а создадим-ка мы свой миф, тем более что и новое слово сказать надо, не старое же перепевать. Затягивает каждый на собственный лад, и один и тот же известный человек выходит то славянофилом, то западником, то пацифистом, то милитаристом, то желающим убежать от государева ока, то носителем имперского сознания. Особенно мило, когда принимаются утверждать: ну, такой-то, живи сейчас, был бы на нашей стороне. А на «нейтральной полосе», хотя она вовсе не нейтральная, а просто своя, «своя колея», он бы находиться не мог?

– Идеализация реальных персонажей у нас идёт ещё с советских времён, установивших культ героев, людей, с которых делали жизнь. Рассказ о героическом не существует без желания чего-то не упоминать, а что-то вывести на первый план. Это даже не потому, что кто-то хочет солгать, залакировать действительность, просто таковы законы жанра: для него есть вещи главные и второстепенные. Неважно, каков герой в быту, важно, почему он совершил подвиг. У нас, русских, жизнь вообще нелёгкая, поэтому мы нацелены на её преодоление, отсюда и пантеон тех, кто возвысился над трудностями. От жизненных тягот — и любовь к сказкам, где добро побеждает зло. Если мы разрушаем сказку, окромя неприятного осадка, для нас ничего не остаётся.

Потому что разрушаем стройную конструкцию? Чем меньше гармонии в реальности, тем сильнее тяга к ней. Не зависть к успешному, наоборот – желание, чтобы у того, кто стоит на пьедестале, не обнаружилось изъянов. «Зачем вы нам это показали? Не хотим знать!» Потому что любимый народом человек ещё и залог того, что может быть «всё хорошо». Но как же с правдой?

– Думаю, в фильме «Высоцкий. Спасибо, что живой», мы показали живого человека, но одновременно – героя. Он, по большому счёту, преодолевает всё – в том числе и те негативные вещи, о которых кто-то не хочет знать.

Та же болезнь. Как человека – Высоцкого сломила, но как поэта – нет. Как поэт он победил даже смерть, значит, выжил в своём главном качестве. Но если бы Высоцкий не пил, «не сказать – ещё хужей»…

– Не могу такого представить, это было бы, конечно, хорошо, но это был бы не Высоцкий. От его песен ощущение огня, пожара, и всё, что происходило в его жизни, напоминает пламя. Владимир Семёнович себя, получается, сжигал, но люди грелись у этого костра и греются. Хотя… Тут ничего нельзя ни понять до конца, ни объяснить, это не в наших возможностях. В любой биографии есть границы, за которые не перейдёшь, можно только их обозначить.

Ещё лет тридцать назад яркие костры горели, даже не знаешь, как к этому относиться… Сегодня художники живут дольше, и живут в целом спокойнее. Нашли способ?

– Откуда мы знаем, что их нет, ярко горящих? Высоцкого тоже далеко не сразу признали как поэта, сначала – как актёра. Эльдар Рязанов, помню, рассказывал, что где-то в начале 70-х задумал снимать картину о Сирано де Бержераке и позвал на главную роль Евгения Евтушенко. Пробовались великолепные актёры, но Рязанову хотелось снимать Евтушенко: поэт играл бы поэта. Худсовет его не утвердил, Рязанов на другую кандидатуру не согласился. А Высоцкий сам напросился на пробы, он так хотел сыграть Сирано, это была его роль, его тема! Рязанов, как сам вспоминал, ответил ему: «Володь, я хочу снимать поэта…» Это сказать Высоцкому! «Эльдар Александрович, я тоже пишу…» – «Володь, я слышал твои песни, но я хочу снять поэта». В 75-м году Рязанову подарили кассету с песнями Высоцкого, Эльдар Александрович поехал в пансионат, поставил её в магнитофон… и все двадцать четыре дня слушал Высоцкого. Весь пансионат слушал, потому что Рязанов начал выставлять магнитофон в коридор, чтобы люди могли разделить его восторг. Вернувшись в Москву, он позвонил Высоцкому и сказал, что стал поклонником его поэзии, что он настоящий поэт. «Теперь сняли бы меня в роли Сирано?» – «Теперь бы снял…»

А Есенину отец советовал быть «волостным», не понимал его поэзии. Сын пытался отстоять перед родителем свой дар: «Ведь меня и через сто лет читать будут». И у коллег он сначала числился по разряду «крестьянских поэтов». Серебряный век, столько громких поэтических имён, а тут – словно в стороне человек. Есенин расстраивался, зная, что он – поэт, без всяких определений.

Ради того, чтобы состояться как художнику, человек одарённый не может заглушать себя. Там, где другой справится с собой, талантливый не подумает сдерживаться, потому что вместе с «негативом» задавит настоящее. Да и негатив я недаром взяла в кавычки: прав был пушкинский персонаж, когда сказал, что «гений и злодейство – две вещи несовместные». Ошибки могут быть…

– Слабости, я бы сказал. Но если мы готовы читать про человека, смотреть о нём фильм или спектакль, не говорю о тех, кто создаёт эти произведения, погружаясь в биографии и столько узнавая, – мы уже настроены на то, чтобы всё понять и всё принять. И вообще, талантливый человек оставляет нам целый мир, за который мы должны быть благодарны. Так что о чём тут ещё рассуждать?