Бессонница разума

Сергей Безруков, журнал «Русский пионер» № 63, апрель 2016.

Совсем недавно Сергею Безрукову пришлось вплотную столкнуться с безумием, буквально смотреть ему в глаза и даже раздваиваться, будучи одновременно и режиссером, и исполнителем главной роли в новом спектакле Московского Губернского театра «Сон разума» по гоголевским «Запискам сумасшедшего». Работая в таком режиме, поневоле узнаешь о безумии много нового.



Помню, было замечательное кино – «Этот безумный, безумный, безумный мир», комедия, которую я смотрел еще в детстве. Или помните, как у Пушкина: «Не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума, нет, лучше труд и глад». Безумие – отсутствие рассудка, но при этом человек-то себя чувствует абсолютно нормальным, разумным, считает, что он вполне адекватен, а ненормальны и враждебны как раз все остальные…

Тут такая тонкая грань: в чем норма, а в чем безумие? Я думаю, что, наверное, и наш сегодняшний мир изнутри чувствует себя абсолютно комфортно, но если взглянуть со стороны на происходящее, на то количество агрессии, вседозволенности, отсутствие моральных законов, – это ведь ненормально. Мне кажется, безумие и разумность – это те самые духовные границы, которые себе ставит сам человек. То есть разумность – это нечто, что не позволяет мне поступать так или иначе, некие рамки.

Для меня сейчас тема безумия довольно актуальна, потому что я играю в спектакле «Сон разума» по повести Гоголя «Записки сумасшедшего». Мой герой Поприщин сходит с ума на глазах у зрителя, и мы позволяем увидеть все происходящее как бы глазами сумасшедшего – таким, как его видит мой герой, Аксентий Иванович Поприщин. Так вот, в работе над этим спектаклем самое важное, конечно, было понять, отчего этот человек сходит с ума. И не дай бог когда-нибудь пережить в реальности то, что происходит с Поприщиным, потому что это очень драматический процесс – осознание своей собственной ничтожности и нежелание смириться с этим, которое заканчивается бунтом сознания против действительности. Ведь если уж разбирать по правде, с точки зрения адекватного, «нормального» человека, то, конечно же, Поприщин – нуль. В 42 года титулярный советник с нищенским жалованьем, не сделавший ничего полезного в этой жизни, одинокий человек, живущий в своих фантазиях, – это абсолютный нуль. Изначально у него есть огромная жажда достичь как раз всех благ этого мира. Он мечтает попасть в «высший свет», увидеть ту жизнь, которая кажется ему сказкой, несбыточной мечтой, – он хочет попасть в эту сказку. А потом поднимает бунт: почему кому-то можно, а кому-то нельзя? Его сводит с ума понимание собственной ничтожности. И парадокс в том, что, только потеряв разум, он начинает ощущать себя значимым, обретает чувство собственного достоинства и наконец объявляет себя королем. Теперь он, Поприщин, может противостоять и даже управлять этим безумным миром – миром, который свел его с ума. Но щелчком, поворотным моментом, конечно же, становится горькое понимание своей ничтожности, никчемности и несогласие с этим фактом. «Отчего я титулярный советник? И с какой стати я титулярный советник?» Несогласие с тем, что он действительно нуль и та, в кого он влюблен, на него никогда и не взглянет. Конечно, нельзя говорить, что человек ничтожен: какие бы титулы он ни носил, достиг или не достиг каких-то высот – он прежде всего Человек, создание Божие. Поэтому имеет право говорить то, что думает, пользоваться всеми благами жизни, имеет право любить и быть любимым. Но в глазах общества по законам того мира, в котором живет Поприщин, – да, он ничтожество, он нуль. Не выслужился, не приспособился, не достиг, взяток брать не умеет, не женился и так далее. А потому никаких ему прав и благ не положено. И тут возникает основной вопрос: с какой стати этот безумный мир создает свои собственные законы, по которым деньги решают все, а выигрывает тот, кто умеет льстить, изворачиваться и «устраиваться»? Хотя человек, который живет по правде, должен быть сильнее, но жизнь наша безумная доказывает обратное…

В связи с этим я часто вспоминаю поэму «Черный человек» Сергея Есенина. Это тоже яркий пример того самого безумия, о котором мы говорим. Есенин говорит о том, что человек привыкает к раздвоенности, двуличию. То есть нам приходится подстраиваться под наши безумные человеческие законы, лицемерить, но внутри каждого сидит другой человек, который, как ни странно, говорит правду. Возникает конфликт с внутренним Я. И тут уже надо разобраться, кто говорит в тебе: Бог или дьявол? Бог, который пытается наставить тебя на путь истинный, или дьявол, который уничтожает твое сознание, показывая, что все окружающее лживо и в тебе самом нет ни капли правды?

В грозы, в бури, в житейскую стынь,
при тяжелых утратах и когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
самое высшее в мире искусство.



Не «быть», а «казаться». Вот к чему стремятся слишком многие сегодня. Ложь. Лицемерие и ложь становятся главной силой в нашем безумном мире, помогают подстраиваться и «устраиваться», без них порой невозможно ничего достичь. Искренность же, наоборот, поднимается на смех и уничтожается, потому что рядом с искренностью ложь не может существовать, она разрушается. Но вот что страшно: стоит только разрешить себе ложь и лицемерие, разрешить себе жить по этим законам, как искренность постепенно теряется. Порой люди даже не могут уже отличить искренность от фальши. Примерно так же, как те, кто привык есть фастфуд, уже не могут оценить вкус нормальной здоровой пищи. Перестают работать рецепторы. Происходит подмена ценностей. Очень мало настоящего, все можно опошлить, все можно подменить.

Честно могу сказать: работая над спектаклем, я находился на грани легкого безумия, потому что сначала я работал как режиссер, руководя дублером, артистом, который ходил за меня по сцене. В этом спектакле очень много сложнопостановочных трюков, и поэтому за неимением времени – был всего месяц на постановку – мне приходилось требовать от артистов невозможного. Работали круглые сутки, решения сцен требовали огромных физических затрат. И когда ты сидишь в зале, то так просто сказать артисту: «Беги сюда, залезай на мост (а он огромный, высокий!), теперь иди туда, сюда, а теперь давайте подвесим его на лонже… Погоди, пока повиси, а я подумаю, как решить дальше эту сцену». Это я говорю о сцене, когда Поприщин объявляет себя испанским королем. Сергей Куницкий, мой дублер, висел довольно долго и уже начал было потихоньку стонать, пока я придумывал испанский корабль, выстраивал всю сложную пирамиду, которая возникает из-под мантии испанского короля, когда он взлетает и парит на высоте в этих цепях и с ошейником вместо короны на голове, – конечно же, это заняло какое-то время. Мы делали перерывы, я просил артистов: если будет уж совсем невмоготу, говорите. Но они терпеливо выполняли мои поручения.

Однако настоящее безумие началось, когда я буквально за три прогона до премьеры вошел внутрь спектакля. И честно говоря, я буквально сломал голову, потому что тяжело не видеть себя со стороны, не видеть, что делают партнеры, но при этом пытаться их контролировать. В то же время нужно попытаться воспроизвести мной же придуманный рисунок роли и при этом жить, быть органичным в этом рисунке. Это, скажу я вам, было на грани абсолютного безумия и сумасшествия! Но сейчас уже спектакль накатали, он развивается. И если поначалу режиссер Безруков подавлял артиста Безрукова, то сейчас я постепенно отвоевываю пространство, импровизирую, и главным уже становится актер.

Гоголь безумно мистический автор, и он время от времени преподносит неожиданные сюрпризы. Недавно в Петербурге я проводил экскурсию по гоголевским местам и сделал для себя небольшое открытие. Мы вместе с участниками экскурсии побывали в той квартире на Малой Морской, 17, где Гоголь прожил три года, где он написал «Записки сумасшедшего», «Ревизора», «Невский проспект» и многие другие произведения. Это было, пожалуй, одно из самых фантасмагорических событий, произошедших со мной в последнее время. Так сложилось, что по Петербургу я гулял много-много раз, но вот на Малой Морской я оказался впервые. Там, конечно, многое изменилось: в самих помещениях сделан евроремонт, по сути, остались только стены, и дом напротив надстроен, – но в целом дворик тот же, что и во времена Гоголя, и есть окно, из которого смотрел на двор Гоголь и, быть может, даже Пушкин, который приходил к нему в гости. Самое волнующее, что в эту квартиру и даже во внутренний дворик не каждый попадет: двор закрыт на кодовый замок, а у помещений есть хозяин – они им сейчас выставлены на продажу и обычно закрыты. Мне спонтанно пришла в голову идея: а можно ли заглянуть в эти комнаты? И нам это удалось, мы туда заглянули, для нас это было открытие.



Вообще, если говорить о Гоголе, то он, скорее, разумно безумен – потому что сложно не сойти с ума, зная, как устроен мир. А он слишком хорошо знал этот мир и слишком много испытал сам. Все, о чем он писал, – это не только фантазии на тему, хотя он и был большим фантазером. То, что испытывают его герои, – это во многом его собственные эмоции, страхи и пороки, в нем самом есть и Хлестаков, и Башмачкин, и Поприщин – все это сам Гоголь. И если мы хотим понять, что есть Гоголь, нужно просто собрать воедино всех его героев – и получится сложный образ этого человека, абсолютно, может быть, безумного, потому что если такие персонажи живут в одном человеке, это, конечно, абсолютное безумие. Но это безумие – осознанное, потому что он сам оживлял эти страхи, пороки, как бы выдавливал их из себя, воплощая их в своих персонажей. Это такой изощренный вид психотренинга – вытащить из себя какую-нибудь мучающую душу гадость, сделать из нее целого персонажа и вынести на суд зрительский и читательский. Помните это его знаменитое «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»? Гоголь давал тем самым возможность посмеяться над самим собой. А смех – исцеляет.

Мне кажется, люди, занимающиеся творчеством, искусством, все немножко безумны. Начнем с того, что заниматься искусством в наше прагматичное время – это безумие. Пытаться поднять наше, российское кино на уровень мирового; пытаться догнать западные технологии, которые давно ушли вперед, попытка делать кино «как они» – это такое легкое безумие. Зачем кого-то догонять? Надо делать свое. Мне кажется, нам надо возвращаться к авторскому кино, как это ни безумно звучит. Сейчас у нас в основном существует продюсерское кино – это когда смонтированный фильм пропускают через огромное количество фокус-групп, которые говорят, что вот это им неинтересно, это скучно, и растаскивают кино на какое-то непонятное лоскутное одеяло. Зритель – неоднородная масса, и поэтому угодить всем никогда не получится. Но тем не менее продюсерское кино пытается это сделать. Это – безумие! Если бы Андрей Тарковский, или Герман, или другие наши великие мастера советского кино пытались угодить зрительской аудитории, у нас не было бы этих великих фильмов. Мне кажется, нам нужно сейчас делать шаг навстречу художникам-личностям. Фильм может нравиться или не нравиться, но важен личный взгляд, видение. Кто-то будет говорить, что это безумие. Ну как же в нашем мире блокбастеров и технологий выходить в прокат с авторским фильмом, ведь надо отбивать деньги, надо зарабатывать. Сейчас вон кто-то смотрит Андрея Тарковского и говорит: «Это скучно». И это катастрофа. А разумно ли заниматься театром, который никогда не принесет больших денег? Театр – это вообще неокупаемая история. Безумие в нашу эпоху развлечений и потакания зрительским вкусам, испорченным непритязательными, низкопробными телешоу, ставить сложнопостановочные спектакли и говорить со сцены о душе. Поэтому, конечно, в этом безумном мире заниматься искусством – это безумие…

Материал на сайте издания