Птица Феникс

Мария Александрова о тирании и свободе, умении держать паузу и восстановлении души

Пожалуй, самое емкое и точное определение балетному искусству некогда дала Фаина Раневская, назвав его «каторгой в цветах». Так и есть: с внешней стороны – красота, изящество, виртуозность и в награду – слава, признание и восхищение; но изнутри – адский труд, перегрузки, пот, травмы, слезы… Корреспондент «Аэрофлота» пообщался с одной из «каторжанок» – народной артисткой России, примой Большого театра, балериной с неподражаемой исполнительской манерой, уникальным стилем танца, обладательницей множества престижных наград, Марией Александровой.

– В декабре ожидается премьера спектакля Московского Губернского театра «Калигула» по пьесе Альбера Камю. Маша, известно, что вы будете исполнять роль Цезонии – женщины, прошедший путь от служанки и любовницы знаменитого тирана до его жены, ставшей первой жрицей Римской империи. Интересно, почему вы, прима-балерина Большого театра, решили принять участие в этом проекте драматического театра?

– Прежде всего потому, что меня позвал Сережа Землянский (режиссер-хореограф, прославившийся пластическими постановками – ред.). Летом, когда я отдыхала после сложного сезона, он позвонил и предложил поучаствовать в «Калигуле». Я сразу сказала «да», и только потом стала задавать вопросы по сути: где, когда, с кем?.. Настолько велико у меня доверие к нему. Сергей на самом деле очень талантлив. А талантливые люди заряжают. Кроме того, мне интересен драматический театр, и я знаю, что Сережа умеет делать для него спектакли. Мы знакомы очень давно, с тех пор, когда он еще был молодым, начинающим режиссером. А несколько лет назад судьба столкнула нас в театре имени Ермоловой. У Землянского случилось ЧП: в спектакле «Ревизор» (версия без слов) за два дня до премьеры артистка, исполняющая роль Марьи Антоновной, повредила ногу и... Сережа позвонил мне. У меня было всего 48 часов, но я это сделала! И ни секунды не пожалела о том, что согласилась на такую авантюру. Невероятно рада, что оказалась в этой постановке. Я вошла в совершенно иной мир и почерпнула в нем для себя очень много.

– А чем созданное Землянским направление «пластическая драма» отличатся от балета?

– На первый взгляд кажется, что общего много. Но это не так. Вернее, в чем-то эти два вида искусства, конечно, пересекаются, но все же отличие кардинальное. Да, артисты в этих спектаклях двигаются без слов, но они остаются драматическими актерами, которые смотрят на мир другими, «не балетными» глазами. У них совершенно иное мировоззрение, мировосприятие, и существуют они в сценическом пространстве по иным правилам. Конечно, ребятам очень сложно выражать все молча, только с помощью пластики тела. Сам факт молчаливого движения с особо отточенной телесной, а не речевой выразительностью для них – испытание. Но зато это отличная проверка на умение держать паузу, придавая ей огромную смысловую нагрузку – по Станиславскому. В балете есть другая тенденция: танцовщики зачастую прячутся за движениями, не вкладывая в них смысла, не проживая то, что исполняют. И от этого теряется сюжетная линия. А мне как раз интересна глубокая, серьезная драматургическая история.

– Ну, пьеса «Калигула», о жестоком римском императоре, в полной мере соответствует такому интересу, не зря она так востребована на мировых театральных подмостках.

– Да, темы, поднятые в ней, действительно захватывают. Жизнь и смерть, власть, тирания и абсолютная свобода, ценность человеческой жизни и общая абсурдность существования, осознание, что каждый обречен на небытие и потерю того, что ему дорого… Мы ведь живем и сами не знаем, хотим ли, чтобы нами руководили, или нет, а если да, то какой человек должен нами управлять, тиран или нет, сильный или слабый. Мы всегда в поиске. И в вопросах любви тоже пытаемся разобраться. Фанатичная преданность – это есть любовь или нет? И можно ли во имя любви прощать то, чему нет прощения? Мне кажется, что Сережа сможет исследовать эти сложные проблемы, используя пластические вариации. Он фантастически фонтанирует идеями в пытливом поиске ответов на вопросы, волнующие всех нас.

– В данном спектакле впервые будут задействованы слабослышащие артисты. По словам создателя и художественного руководителя театра Сергея Безрукова, раньше Губернский театр работал над тем, чтобы быть доступными для зрителей с ограниченными возможностями, а теперь он выведет на сцену таких артистов. Актерский состав единогласно отказался от услуг переводчика, посчитав, что для нормального взаимодействия с глухонемыми партнерами во время репетиций следует учить язык жестов. А вы тоже учите? И каково ваше ощущение от работы с такими необычными партнерами?

– Я окунулась в совершенно новую атмосферу общения. Конечно, на территории своего сценического пространства я привыкла быть немой, но мне никогда не приходилось работать с людьми, лишенными возможности говорить и слышать. Поэтому стараюсь максимально взаимодействовать с ними, и для меня это очень большой и интересный опыт. А они, как, впрочем, и артисты театра, впервые столкнулись в работе с человеком, который пришел из мира балета. И мы получаем друг от друга колоссальное удовольствие.



– Мария, на протяжении многих лет вы исполняете ведущие партии практически во всем репертуаре Большого театра – и классическом, и современном, плюс не раз выступали с собственными сольными сенсационными танцевальными проектами, даже в мужских партиях. Но вам и этого мало – идете на драматическую сцену. Для чего? Не удовлетворены тем, что имеете, или у вас такая творческая «ненасытность»? А может, опасаетесь, что называется, выпасть из поля зрения?

– На все вопросы у меня только один ответ: я очень люблю то, чем занимаюсь. Я вообще счастливица. Меня в эту профессию, слава Богу, не привели, я пришла сама, причем точно зная, ради чего. Это было только мое, личное, решение, принятое мною в 8 лет. Да, не удивляйтесь. Я четко помню этот момент. Сначала мама отвела меня в детский танцевальный ансамбль «Калинка» – потрясающий, кстати, очень профессиональный, с огромным репертуаром. Нас, малышей ставили к станку, и мы там занимались. Я находилась достаточно далеко от педагога, а прямо перед ней стояла девочка, за которой я повторяла все движения. К моему удивлению, педагог стала постоянно хвалить меня. Мне было интересно, почему. И вот однажды я сидела дома, игралась с куклами, а по телевизору показывают фильм о балете. И вдруг меня пронзила мысль: я хочу этому научиться. Прямо ощутила: это мой мир, который научит меня в жизни чему-то очень важному.

В семье моей к балету никто не имел отношения. Но к творчеству – да. Папа был художником-реставратором и прекрасным переплетчиком. Помню, переплетал «Божественную комедию» Данте – толстенную, с иллюстрациями Доре. Все листы по отдельности натирались воском, прошивались нитями, аккуратно склеивались, потом сохли, кожаная обложка теснилась, красилась... Это незабываемые запахи моего детства. Дома у нас было очень хорошо, чудесный маленький мир, но вне его мир взрослых меня пугал. С детского сада я это чувствовала: взрослые тети-великанши не всегда были приятны, почему-то они сердились, позволяли себе наказывать детей, ругать…

А мир балета другой – он молчаливый. Там не надо бросаться словами, за тебя говорит дело. И я поняла: это мое. Сообщила об этом родителям, они слегка обалдели, и… мама пошла советоваться с педагогом. Та настоятельно порекомендовала показать меня в балетную школу. Так все и началось: отучившись в подготовительном классе, я поступила в Московскую государственную академию хореографии, которую потом окончила с золотой медалью… Вот многие балерины рассказывают о трудностях, которые им приходилось преодолевать во время учебы, но у меня никаких проблем не было. Я любила то, чем занимаюсь, понимала, что нахожусь на своем месте, все мне давалось легко, и от этого мне было хорошо.

– А психологические сложности? Ведь у артистов балета с детства конкуренция очень сильная…

– Да, человеческие нестыковки периодически возникали. Но, повторюсь, мне очень повезло с семьей. Дома я была лишена негатива, о его существовании знала только из книг. Меня никто не настраивал ни на зависть с кознями, ни на то, чтобы кого-то бояться и под кого-то подстраиваться. Поэтому я всегда была независимой, имела свое мнение и твердо следовала одному правилу: надо работать так, чтобы изо дня в день становиться лучше. Только так можно добиться идеального результата. Я видела дома: чтобы сделать книгу в 1000 страниц, ее нужно сшить по листочку. Вывод? Результат складывается только из кропотливого труда. А если кто-то этому результату завидует, то это их проблемы, их оценка собственной личности. Меня это не касается. И у меня всегда есть выбор, общаться или не общаться с такими людьми. Предпочитаю второе. Если я умнее, талантливее, сильнее, я смогу преодолеть все преграды. Уверена: надо верить в себя, в свой талант, а бояться не надо ничего. Хотя вообще-то страх присущ любому человеку. И есть только один способ его преодоления – идти к нему навстречу. Все остальное – пустая беготня по кругу. Да, неудачи бывают, и это страшное испытание. Но жизнь вообще и состоит из неудач, разочарований, падений, боли, невозвратимых утрат. Однако при всем при этом все равно каждый день встает Солнце. Значит, надо идти к нему навстречу. И это гораздо лучше, чем страдать от безысходности нашего мира…

– Удивительное противоречие: балет ассоциируется с эфемерностью, нежностью, воздушностью, но непосредственно работа балерин крайне стрессовая, с колоссальными физическими перегрузками, бесконечными ограничениями, преодолением себя через «не могу». То есть чтобы достичь совершенства нужно иметь достаточно жесткий характер. Как по вашему, профессия воспитывает характер или люди, изначально обладающие таким характером, могут в ней добиться успеха?

– На эту тему у меня есть шутка с мамой. Вообще-то считается, что у меня жесткий характер – цельный, строптивый, с лидерскими наклонностями. Словом, характер есть. И вот когда мама начинает мне что-то выговаривать в связи с этим, типа «ты невыносима!», я отвечаю: «Мама, у меня нет ни одного привода в милицию! Я просто идеальный ребенок». А если серьезно, на мой взгляд, не характер позволяет добиться результата, а цель. Только она. Я, как уже говорила, поставила себе цель в 8 лет: чтобы понять этот мир и себя в нем, мне нужно найти самовыражение. И я его нашла. Повезло: мне не пришлось, как многим, тратить на поиск годы, десятилетия.

– А вне профессиональной жизни вы также везучи?

– Не раз ошибалась, бывали непростые периоды, но я понимала: значит, это не мое. Я просто ошиблась, а право на ошибку имеют все. Ну, а теперь я счастлива. По сути, произошло самое важное: я нашла человека, с которым мы любим друг друга. А дальше предстоит большой труд, чтобы сохранить это чувство. Вообще жизнь – это труд.

– Маша, вы ощущаете свою избранность?

– Нет. Мне кажется, избранный человек способен что-то в жизни поменять глобально. Я же могу изменить только, что называется, свой метр – нечто в себе, или сделать счастливым человека, находящегося рядом. Эти небольшие изменения никак не соответствуют избранности. Глобально, я лишь нашла призвание, форму своего существования в этом адовом мире, понимание того, что занимаюсь тем, что мне нравится. А избранные люди меняют направления веры, историю, создают великие научные открытия, меняющие саму жизнь человечества.

– Но во время выступлений вы ведь влияете на настроение, состояние зрителей, а это тысячи людей.

– Если так, то за это нужно сказать спасибо маме и папе, бабушкам- дедушкам и всем предкам. Это талант от них, в них он зрел, во мне проявился. Да, сцена – мое пространство. Но к избранности это не имеет никакого отношения.

– Почитателей вашего таланта, бесспорно, много. А была ли какая-то особенно запомнившаяся вам зрительская реакция?

– Да, это было в Лондоне, на сцене королевского театра Ковент-Гарден в 2013 году. Тогда, прямо во время спектакля «Баядерка», где я исполняла партию Гамзатти, у меня случилась травма, как потом выяснилось, разрыв ахиллового сухожилия. (В момент шпагатного прыжка балерина столкнулась с партнером, премьером Большого театра Владиславом Лантратовым, выступающим в роли Солора – ред.) Зал понял это и... раздался какой-то гигантский общий выдох. В нем слышалось все – ужас, испуг, сочувствие... Понимаете, овация – привычная реакция, а здесь прямо такой космический выдох. Это незабываемо. При том, что я не упала, ушла с достоинством, потом даже вышла на сцену, доиграла роль по сюжету, только вариацию сделать не смогла: нужно было прыгать, а меня не пустили на фуэте. Переживала я в тот момент очень сильно, но, поверите ли, не из-за своей серьезной проблемы с ногой, а за зрителя. Чувствовала, что люди искренне взволнованы. Потом такие письма мне писали… Это дорогого стоит.

Восстановлению я обязана двум людям: потрясающему доктору Алексею Александровичу Балакиреву и своему партнеру и близкому другу, Владу Лантратову. Мне повезло, что именно в тот период он образовался рядом со мной, – человек, которому я доверяю и на которого, знаю, могла опереться и в прямом, и в переносном смысле. Он прямо потребовал, чтобы я вернулась в профессию. Твердо сказал: «Возвращайся быстрее, мне без тебя на сцене скучно. Не хватает балерины, которая смотрит мне в глаза». И так эти слова прозвучали, что стало очевидно: он верит в меня, и значит, мне нужно очень постараться. Старалась я изо всех сил: и ходить училась заново, и танцевать. В итоге вернулась на сцену не через два года, как мне пророчили, а через 7 месяцев…



Недавно Большой театр вновь приезжал с гастролями в Лондон, я танцевала спектакли «Дон Кихот», «Пламя Парижа» и «Корсар». В зале творилось то-то невообразимое, люди воспринимали мое появление, как чудо, они плакали. Хотя с того моего, «травматичного», выхода на сцену прошло три года.

– Вы объездили весь мир, а где ощущали себя наиболее комфортно?

– (С улыбкой) Не весь все-таки, на Северном и Южном полюсах еще не бывала. А из тех стран, где была, комфортнее всего чувствую себя в Японии. Там комфорт во всем. Невозможно не восхищаться: технологии, атмосфера, колоссальная культура общества – я имею в виду, сосуществования в быту, в местах массового скопления народа, отношение друг к другу, само восприятие жизни… Есть чему поучиться. А какое отношение японцев к искусству! Вот выступая перед ними, я точно чувствовала, что меняла их эмоциональный мир. Эмоциональное состояние людей прямо накалялось, вибрировало. Чувствовалось: такие встряски им необходимы, и за них они готовы отдать все. Это культура народа – уметь быть благодарными за полученные эмоции.

– А знаменитые отечественные балерины как-то оценивали ваше творчество?

– Мой любимый педагог, с которой я работала с первых своих дней в театре, – Татьяна Николаевна Голикова (советская и российская балерина, педагог-репетитор Большого театра – ред.), всегда очень переживала за меня. Помню такой случай. В текущем репертуаре у меня подряд стояли два спектакля: комедия «Светлый ручей» и «Ромео и Джульетта» – трагедия. Когда обратная последовательность, душа воспаряет, а так – тяжеловато. На репетиции Татьяна Николаевна вдруг начала плакать. Что вообще-то ей было абсолютно несвойственно. Я испугалась: «Что случилось?!» И она, всхлипывая, ответила: «Маша, ну нельзя же так душу трепать!» Душа – вот что для плеяды того поколения было ценно. Они часто говорили: аппарат восстановится, а душа – нет.

– Что же происходит с душой, когда вы, вернее ваши героини, на сцене умирают – молча, без слов, за которыми можно было бы спрятаться? А ведь таких в вашем репертуаре, насчитывающем более шести десятков партий, очень много. Как вы с этим справляетесь?

– Видите ли, для меня сцена – это моя молитва. Театр – моя религия. И о трагических спектаклях я вам скажу так. У каждого из нас в душе накоплено много горького: страсти, волнения, страхи, осознание того, что что-то не успел, и оно утеряно безвозвратно, тоска по людям навсегда ушедшим из твоей жизни… Так вот я умирать на сцене люблю, потому что таким образом могу со всем этим словно бы попрощаться. Правда. И дальше легче становится – немножко. Да, я умираю, сжигаю себя. Но потом возрождаюсь – как Феникс из пепла.