За что любят ярких, бесшабашных?

Татьяна Москвина, «Аргументы недели», 27.10.2016.

Сергей БЕЗРУКОВ замечательно дебютировал в середине 90-х годов прошлого века и в кино, и в театре «Табакерка». Но по-настоящему его звезда разгорелась в ХХI веке, когда артист стал и Сашей Белым из дикой русской «Бригады», и славным участковым из «Участка», и Пушкиным, и Есениным, и Высоцким, и многими-многими другими. Сегодня Сергей Безруков – народный артист России, художественный руководитель Московского Губернского театра, красавец и счастливчик – в гостях у читателей «АН».
 
Отец заменил двор

– Я впервые вас увидела в 1996 году – «Страсти по Бумбарашу» в «Табакерке», в массовке. Смотрю – кто-то веселый, легкий, прямо весь светится. Пошла даже спрашивать: «Кто? Какая фамилия?» И тогда впервые услышала – Сергей Безруков. Господи, страна разваливается, все летит на саночках с горы, и вы скоро сыграете об этом времени в той же «Бригаде». Что же вы такой веселый были?

– Думаю, может быть, и не коснулся того самого времени, о котором вы говорите. Не участвовал я в этом во всем. Закончил школу и сразу поступил на курс к Олегу Павловичу Табакову. Потом я все-таки воспитан моим отцом: он мне заменил двор. Это не означает, что он меня изолировал, но попытался стать мне интересным. Это был товарищ, друг, который брал меня с собой в путешествия. Мы изъездили все Золотое кольцо паломниками – пешком, на автобусе, на электричке. Все великие, знаковые места, от Ясной Поляны, Карабихи и Константинова до Пушкиногорья – все это мы исходили ногами. Он приучал меня к театру. Я много раз бывал в театре – в Пушкинском, где он работал, в Сатире. Опять же обучение чтению стихов с раннего детства…

– Это необычно по нашим временам. Сегодня частенько отца, как Федор Павлович Карамазов говорил, «за предрассудок считают». Постоянно вражда поколений, разрывается связь времен. Такой случай, как у вас, такое взаимопонимание с отцом – редкость.

– Думаю, нужно просто быть умнее.

– Детям или отцам?

– Детям, детям быть умнее, потому что с годами люди своих убеждений не меняют и с возрастом становятся довольно-таки четкими в своих суждениях и мыслях. И твой взгляд на определенные вещи – он может расходиться с родительским, но ты должен, как мне кажется, не вступать в конфликт. Дерево никогда не растет ровно по прямой – веточками, ответвлениями... Поэтому не надо отцов перевоспитывать.
 
Актер – проводник добра

– Сергей, кажется, вы единственный актер, который получил приз за обаяние. Еще в 1994 году на фестивале «Созвездие». Прямо такая формулировка и была: «За актерское обаяние». Тут какая проблема: это обаяние… оно может все абсолютно затмить, т.е. люди перестают понимать, что играет актер. Какая-то музыка раздается… Какие-то чары окутывают…

– Наверное, я произвожу впечатление на людей, но заморачиваться на эту тему, а уж тем более все время думать об этом не стоит. Нужно быть максимально открытым в общении с людьми, потому что это большая редкость. К великому сожалению, закрытых людей много. Сейчас практически все закрылись, и время схлопнулось. Люди боятся выражать свои истинные эмоции или мысли. Единственное – не боятся выражать свои агрессию и ненависть. Это единственная эмоция, пожалуй, в наше время, которая превалирует. Она открыта, в свободном доступе. Что печально. Счастья, что тоже печально, в открытом доступе практически нет.

– Но счастье, если оно есть, люди прячут, берегут…

– Вот именно, но бывали люди, Богом поцелованные, готовые делиться счастьем со всеми, раздавать его. Это особенные, светлые люди, и хочется с них брать пример.

– Так куда они делись? Они остались? Есть такие люди?

– Конечно, есть. Просто сейчас ненависть и агрессия ценятся гораздо больше. Потому что ими легко управлять, и они в наше время – более действенная сила. Хотя доброты тоже много. Количество, допустим, благотворительных фондов сейчас стало огромное. Абсолютно искренне помогают людям – Чулпан Хаматова и Дина Корзун, Гоша Куценко, Юлия Пересильд с Димой Хрусталевым… У нас фонд, мы помогаем детям, которые больны артритом. Единственный театр, который обладает специальной программой тифлокомментирования для людей незрячих, это наш Губернский театр.

– Раньше благотворительностью занимались богатые люди, а теперь стали и артисты. Их ли это дело? Почему они вышли на передний край?

– Артисты привлекают внимание. Без них ни один телеканал на акцию не приедет, вот и все. Как ни грустно, это факт. Получается, актер сегодня – такой… проводник… полупроводник…

– А в творчестве – тоже проводник?

– Ну, это само собой. Я все-таки до конца стараюсь оправдать своего героя. Потому что человек изначально не так уж плох. Вот скоро выйдет картина «После тебя», где я играю талантливого танцовщика. Мой герой очень сложный персонаж. Он откровенно даже неприятен во многих сценах. Он гений – и он сам о себе это знает. И поэтому его требовательность ко всему окружающему миру именно такая. Как к самому себе. Если вы не соответствуете, вы будете уничтожены… А оправдать его, я думаю, может только талант, которым его наделил Господь.

Говорят, что гений и злодейство – вещи несовместимые. Конечно, спорить о гениальности, допустим, Вагнера не стоит, но, когда читаешь воспоминания о нем… Отъявленный нацист и просто ужасный человек. Как соединяются в одном человеке жуткие взгляды, ужасный характер и гениальная природа творчества? Кто же тогда руководит человеком и откуда у него такой талант? Мы не знаем.
 
Чувство жизни за деньги не купишь

– Зрители часто принимают актера за созданные им образы, а им пытаются объяснить, что это просто работа: сегодня он играет убийцу, завтра – ангела. Но если это не «просто работа», то актер все же несет ответственность за свои образы, особенно если они влияют на людей, не так ли?

– Безусловно. Творчество имеет право многое подвергать сомнению, оно может быть скандально-кричащим, абсолютно нигилистично настроенным ко всему миру и может быть эпатажным. Но важно, насколько ты сам болеешь той проблемой, о которой говоришь со сцены или в кино. Даже порой страшные картины о наших российских реалиях меня подкупают и впечатляют, если художника это очень сильно волнует. Если он говорит об этом с болью. Болит, не могу молчать! Я уважаю таких художников, к примеру, наших великих советских диссидентов. Тогда было больше искренности. И поэтому уважения к ним было гораздо больше. К тому же Солженицыну.

Но, может быть, надо чувствовать время. Когда, допустим, общество заелось – его надо потеребить. Когда сладко, хочется кисленького. Но когда в обществе столько кислого, соленого и горького, а ты хочешь еще и еще горечи и соли добавить, то это уже называется «Шурик, это не наш метод». Есть метод, когда при всеобщем отчаянии находятся люди, которые вселяют надежду и уверенность. Такие люди нужны в отчаянное время. Сейчас, мне кажется, наступило отчаянное время. Интернет погряз в оскорблениях, мерзости, гадостях – но при этом люди, оскорбляющие друг друга, между собой и не общаются вовсе. Их уже не хватает на общение. Все наши великие шестидесятники сидели на кухне, прокуренные до кончиков волос, в потрясающих компаниях, говорили о свободе, даже порой изливая всю желчь и досаду – но глаза в глаза. И создавали великие произведения, полные жажды жизни. Жизни!

– Скоро выйдет сериал о шестидесятниках – «Таинственная страсть» по роману В. Аксенова, и вы там опять встречаетесь с образом В. Высоцкого – в фильме его зовут Влад Вертикалов.

– На этот раз я без портретного грима. Роль небольшая. Мне пришлось попытаться повторить монолог Высоцкого в спектакле «Гамлет», спеть песню Владимира Семеновича… Я вдруг поймал себя на мысли, что нахожусь среди великих людей. Я понимал, что это артисты. Чулпан Хаматова в роли Беллы Ахмадулиной и так далее – замечательные артисты, но я ощутил себя среди великих шестидесятников, они живые, молодые, азартные, они сейчас передо мной.

– Вы все время какими-то спиритическими сеансами занимаетесь, в шутку говоря. Я имею в виду артистическое воскрешение гениев. Пушкин, Есенин, Высоцкий… Но вот Есенин или Высоцкий, бурные, необузданные люди, годятся ли они в национальные идеалы? Эти вечные «кони привередливые»… Скорее как образцы для подражания сгодились бы академик Павлов или Дмитрий Менделеев. Вы сами-то дожили до почтенных 43 лет, то есть явно не позволили себе того, что ваши герои…

– Я другой, и у меня свой жизненный путь. Да, Есенин – это моя судьбоносная роль. До сих пор играю в спектакле «Хулиган. Исповедь» и собираю полные залы, причем даже стадионы – 4-5 тысяч зрителей.

Понимаете, Есенин – молодой поэт и поэт для молодежи. Он пишет о страстях, которые кипят в душе каждого молодого человека. Это любовь, страсть, ненависть, боль, утрата, даже мысли о самоубийстве. А вот всем назло! Это в психофизике человека – юношеский максимализм, когда молодой человек именно так думает, когда его кидает из стороны в сторону. Поэтому Есенин – народный поэт и даже более популярный, как ни странно, чем Пушкин. Он вызывает ощущение родного человека, родного парня, вот такого, как мы. А взрослое поколение вспоминает свою молодость.

И Высоцкий, несмотря на то что ему было 42, все равно дает это ощущение какой-то прожигающей молодости. Любят ярких, бесшабашных! И тех, кто ЖИВЕТ. Потому что порой ученые свое дело делают, но, что называется, всю жизнь свою положили на служение науке, а реально так и не пожили. А яркое чувство жизни, сильное ощущение жизни страшно привлекает…

– Как говорится, «вот пожил человек»!

– Да. Как писал Есенин, «и на этой на земле угрюмой счастлив тем, что я дышал и жил»… Есть философия «Премудрого пескаря», а есть – «Безумству храбрых поем мы песню!». Вот это вот «безумство храбрых» всегда привлекало. Один человек идет ровно, неспешно, убедительно – а другой, как спринтер, бежит стайерскую дистанцию и гибнет. Погиб, но бежал – красиво. Показал, что такое скорость! А кто-то всю жизнь идет и даже не знает, что такое скорость. Это называется – «Ты когда-нибудь ездил 220?» – «Да нет, вы что. А где это такое возможно?» – «Ну когда-нибудь, ну, когда свободная дорога, когда нет камер, когда дорога не скользкая». Но неужели тебя не подмывало промчаться и испытать, что такое настоящая скорость, бешеная? Быстрая езда, яркая жизнь, насыщенность жизнью, понимаете? Я думаю, что многие просто себе этого не позволяют. Побаиваются, но хотят многие. Пожить.

Я не пессимист по натуре, поэтому не буду говорить о том, что я разуверился в нашем времени и повальном увлечении деньгами. Просто золотой телец стал богом нашим повсеместным, то есть деньги, деньги, еще раз деньги. Все решают деньги. Но я могу сказать, что не все покупается и продается. И есть люди порядочные, и есть люди, которые до сих пор работают за идею. Надо сохранять себя – благодаря своим друзьям, которых нужно ценить. Благодаря своему воспитанию, если оно есть. Образованию, если оно есть. Культуре той самой страны, в которой ты находишься, которая создавалась целыми поколениями, эпохами. Понимая, что за твоей спиной не просто какая-то 9-этажка, построенная из блоков, а все-таки там фундамент, извините, который уходит так глубоко в землю. И настоящее чувство жизни тоже – за деньги не купишь.
 
Самое важное – глаза моего героя

– Еще в «Табакерке» вы сыграли Егора Дмитриевича Глумова, героя пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты», умного молодого человека, который пошел прислуживаться дуракам у власти. И тогда он был актуален, и сейчас, не правда ли?

– Конечно, Глумовых много, но еще больше Кречинских. Вот у нас в Губернском театре сейчас как раз премьера на носу по «Свадьбе Кречинского» Сухово-Кобылина. Все они, жулики и пройдохи всех веков, с нами, здесь, сейчас – потому что наступило время игроков. Все играют. Всеобщий покер – и всеобщий блеф. Столько блефа! Но главное, чтобы глаз был четкий, правдивый.

– Удивительное дело, уже за руку поймали, а он отбивается: «Это был не я, и это были не деньги…»

– Вот и эта история – про блеф игроков. Если Глумов прислуживается довольно изящно, то Кречинский – серьезный игрок, вор в законе, можно сказать. Антон Хабаров в этой роли великолепен! Я как художественный руководитель очень люблю, когда играют мои артисты. Испытываю колоссальное удовлетворение, когда вижу хорошую игру своих артистов на сцене. Полное ощущение, что играю сам. Может быть какая угодно форма, но все-таки актер – это главное. Его Величество актер!

– Вы сыграли столько гениев, что сможете ли теперь понять обычного человека?

– Да, с удовольствием сыграю! Вот под Новый год, наверное, покажут фильм Анны Матисон «Млечный путь» – я там совершенно обыкновенного человека играю, иркутянина. Он служащий, у него кредиты, у него проблемы в семье, он пытается уберечь семью, он находится на грани развода. Один из миллионов… Я там даже не улыбаюсь!

– Вы в пути, и с вами еще все непонятно, вы, как сами говорите, – «проводник», и многое через вас приходит. И святые, и разбойники… А что вы хотите от своего Губернского театра как руководитель?

– Человеческих историй. Хорошего актерского театра. Считаю, что в театре нужно иметь огромное количество направлений. Но в любой очень неожиданной форме, условной форме. Тем не менее мне очень важны глаза. Глаза!

На сцене может быть все, кроме откровенной пошлости, что я не приемлю, и похабщины не приемлю. В спектакле, который я поставил, – «Сон разума» по «Запискам сумасшедшего» Гоголя вообще избран жанр фантасмагории. Это, может быть, сон, может, реальность сумасшедшего. Я залезаю в голову человека, который на глазах сходит с ума. Там разговаривают вещи, там летают предметы, там какие-то страшные неожиданные формы приобретает его сознание. Но для меня самое важное – глаза моего героя. Его борьба за свою любовь, свое достоинство.

Опять возобновились разговоры о цензуре, огромное количество споров, можно ли на сцене ругаться матом и выводить улицу на сцену. Я считаю, что искусство все-таки должно как-то этого избегать. Но каждый раз должен быть индивидуальный подход, система запретов здесь не работает! Нельзя на сцену голых? А есть спектакли, в которых это необходимо. А есть, в которых художественный образ именно так работает, и, допустим, такая шоковая терапия, болевая, она должна быть. Тут очень важно не навредить! Есть откровенный эпатаж, есть скандальность, есть разрушительная сила – а есть созидание. Говорят, что с помощью разрушения можно потом еще и построить. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» Ну мы уже это проходили в 1917 году. Мы, кстати, уже стоим на пороге нового 17-го года. Уже «до основанья» было. Спасибо.

Фото: П. Смертин / ТАСС

Материал на сайте издания